Автобиография в построении идентичности
«Прожить жизнь можно только глядя вперёд,
а понять - только оглядываясь назад»
С.Кьеркегор
Резюме: В статье исследуется феномен автобиографии ‒ то, как биографический материал влияет на формирование личности автора и, наоборот, как человек в процессе описания своей жизни влияет на качество собственных воспоминаний. История возникновения автобиографического жанра повествования соотносится с зарождением субъекта. Изучаются такие понятия как «автор» и «герой»; что является событием в автобиографическом контексте; как, когда и для чего человек обращается к описанию своих воспоминаний. Создание автобиографии рассматривается с точки зрения гештальт-подхода: каким образом автобиография присутствует в психотерапии, и какие именно функции она выполняет.
Ключевые слова: автобиография, контакт, субъект, событие, память, идентичность.
Ключевые слова: автобиография, контакт, субъект, событие, память, идентичность.
Введение
В терапии мы всегда сталкиваемся с воспоминаниями людей, с рассказом человека о себе и своей жизни. При этом мы исследуем процесс построения Self в синхронном и диахронном аспектах. Нам важно, как, когда и для чего наш клиент сообщает что-либо из своей истории. Бывает, мы сталкиваемся с любопытными феноменами, когда человек много раз проговаривает одну и ту же ситуацию своей жизни, возможно делая для себя что-то очень важное. Возможно, именно так клиент пытается усвоить и присвоить себе этот опыт, «утрамбовывая» и «раскладывая его по полочкам».
Вероятно, таким образом человек расширяет своё представление о себе, поскольку он становится тем, с кем этот опыт происходил. Наиболее ярко мы можем этот феномен обнаружить при травматических переживаниях, когда изначально в представление человека о себе не входило такое предположение, что с ним могло произойти нечто подобное. Здесь при описании им ситуации мы можем ощутить изменение энергии ‒ от яростного взрыва до почти полного замирания.
В других случаях мы наблюдаем, как у людей, находящихся в стрессе или оказывающихся на пороге смерти, разворачивается «время мемуаров», когда им крайне важно рассказать свою жизнь и отразить себя в зеркале всеобщей истории. А порой бывают такие изменения в человеке, когда мнемоническая нить теряется или прерывается, и мы можем видеть, как это влияет на построение их идентичности.
В каждом ретроспективном обзоре автобиографической памяти, словно голографическое изображение, воспроизводится «оттиск» всей жизни человека и он сам, как сформировавшаяся личность.
Интересно, что наши размышления о взаимном обуславливании автобиографических воспоминаний и самоидентичности находят своё отражение и в нервной деятельности организма. Коннектом - это своеобразная «карта» нейронных соединений мозга. Переживания и опыт влияют на выстраивание этих связей, создавая некое «русло», по дну которого «течёт» Self. Личный опыт из оперативной кратковременной памяти переходит в долговременную, консолидируя и интегрируя человека в самом себе. По сути, это место, где биология встречается с воспитанием. Предполагается, что все эти электрические сигналы, следующие по коннектому, и есть нервная деятельность, которая, возможно, и является сознанием.
Поскольку «то, что не названо ‒ не существует» (Л.Витгенштейн), есть много способов как-то зафиксировать, запечатлеть события и себя в прошлом. Это дневники и мемуары, это архивные фотографии и хроники, письма и путевые заметки, летописи и генеалогические древа. В настоящий момент существует множество носителей информации, есть родословные, составляемые разными людьми в разных концах света. И всё это для того, чтобы приумножать события и воспоминания, которые могут относиться к конкретному автору и что-то объяснять про него, получая возможность репрезентации им своего «я».
Жак Прессер, голландский историк, в 50е гг. ввёл специальное понятие эгодокумент. Это «те исторические источники, в которых исследователь сталкивается с “я” ‒ или иногда “он” ‒ как одновременно пишущим и постоянно присутствующим в тексте субъектом описания» [33]. А в конце 90х гг. Винфред Шульц называл это «свидетельствами о себе», делая акцент не столько на внешних событиях, сколько на внутренних переживаниях и размышлениях о жизни [34]. С этими творческими формами эгодокументов в терапии мы тоже сталкиваемся и, порой, являемся даже активными участниками процесса их создания.
В данной статье мы достаточно детально рассмотрим феномен автобиографии и то, с какой терапевтической оптикой мы можем к этому подходить.
Ещё С. Л. Рубинштейн писал: «Человек лишь постольку является личностью, поскольку он имеет свою историю» [24].
Нам необходимо помнить себя, чтобы быть собой.
Почти столетие назад французский философ Пьер Жане (1936) говорил, что «память следует считать самым важным явлением нашей психической организации, и ничтожные даже её изменения оказывают огромное влияние на всю нашу психику» [15, с.69]. Он считал, что память нужна человеку для преодоления времени и пространства, чтобы жить социальной жизнью и мечтал, что когда-нибудь изобретут палеоскоп, с помощью которого можно было бы детально рассмотреть все события прошлого, даже если они не оставили следа в нашей памяти в настоящий момент [36].
Тогда же, в начале прошлого века, в нашей стране психолог Н. А. Рыбников (1918) мечтал создать Биографический институт, в котором бы хранился, изучался и систематизировался биографический материал - дневники, мемуары, автобиографии, фонограммы, семейные архивы, хроника, некрологи, продукты творчества... Он считал, что всё это коллективное богатство может стать полезным для понимания себя и получения опыта в дальнейшей жизни [26].
Удивительно, но даже очень далёкие детские воспоминания могут быть актуальны во взрослом возрасте.
«Вот первые мои воспоминания, - пишет Л.Н.Толстой, - такие, которые я не умею поставить по порядку, не зная, что было прежде, что после. О некоторых даже не знаю, было ли то во сне или наяву. Вот они. Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. Надо мною стоят, нагнувшись, кто-то, я не помню кто, и все это в полутьме, но я помню, что двое, и крик мой действует на них: они тревожатся от моего крика, но не развязывают меня, чего я хочу, и я кричу еще громче. Им кажется, что это нужно (то есть то, чтобы я был связан), тогда как я знаю, что это не нужно, в хочу доказать им это, и я заливаюсь криком, противным для самого меня, но неудержимым. Я чувствую несправедливость и жестокость не людей, потому что они жалеют меня, но судьбы и жалость над самим собою» [27]. Насколько явственно повлияли те первые впечатления о мире и о себе на великого писателя? Насколько сильно он их преобразил и трансформировал воспоминания из уже сформировавшейся мятущейся творческой личности?
А.И.Цветаева вспоминает: «Мнится мне, что моё самое раннее воспоминание ‒ солнечный синий день, наш переулок Трёхпрудный, я стою на скамеечке, врезанной в нишу рядом с воротами. Няня поправляет мою синюю вуальку, спуская её на лицо от яркого солнца и слепящего снега. На мне белая шубка, тоже сверкающая. От этого сверкания и синевы ‒ чувство счастья». [31]
Интересно также исследование про детские воспоминания [38]. Первые воспоминания, которые, казалось бы, относятся к довербальному периоду, являются ложными. Такие «воспоминания» сформированы искусственно, под влиянием более поздней эмоциональной жизни или же той информации, которую давали респондентам окружающие.
В терапии мы всегда сталкиваемся с воспоминаниями людей, с рассказом человека о себе и своей жизни. При этом мы исследуем процесс построения Self в синхронном и диахронном аспектах. Нам важно, как, когда и для чего наш клиент сообщает что-либо из своей истории. Бывает, мы сталкиваемся с любопытными феноменами, когда человек много раз проговаривает одну и ту же ситуацию своей жизни, возможно делая для себя что-то очень важное. Возможно, именно так клиент пытается усвоить и присвоить себе этот опыт, «утрамбовывая» и «раскладывая его по полочкам».
Вероятно, таким образом человек расширяет своё представление о себе, поскольку он становится тем, с кем этот опыт происходил. Наиболее ярко мы можем этот феномен обнаружить при травматических переживаниях, когда изначально в представление человека о себе не входило такое предположение, что с ним могло произойти нечто подобное. Здесь при описании им ситуации мы можем ощутить изменение энергии ‒ от яростного взрыва до почти полного замирания.
В других случаях мы наблюдаем, как у людей, находящихся в стрессе или оказывающихся на пороге смерти, разворачивается «время мемуаров», когда им крайне важно рассказать свою жизнь и отразить себя в зеркале всеобщей истории. А порой бывают такие изменения в человеке, когда мнемоническая нить теряется или прерывается, и мы можем видеть, как это влияет на построение их идентичности.
В каждом ретроспективном обзоре автобиографической памяти, словно голографическое изображение, воспроизводится «оттиск» всей жизни человека и он сам, как сформировавшаяся личность.
Интересно, что наши размышления о взаимном обуславливании автобиографических воспоминаний и самоидентичности находят своё отражение и в нервной деятельности организма. Коннектом - это своеобразная «карта» нейронных соединений мозга. Переживания и опыт влияют на выстраивание этих связей, создавая некое «русло», по дну которого «течёт» Self. Личный опыт из оперативной кратковременной памяти переходит в долговременную, консолидируя и интегрируя человека в самом себе. По сути, это место, где биология встречается с воспитанием. Предполагается, что все эти электрические сигналы, следующие по коннектому, и есть нервная деятельность, которая, возможно, и является сознанием.
Поскольку «то, что не названо ‒ не существует» (Л.Витгенштейн), есть много способов как-то зафиксировать, запечатлеть события и себя в прошлом. Это дневники и мемуары, это архивные фотографии и хроники, письма и путевые заметки, летописи и генеалогические древа. В настоящий момент существует множество носителей информации, есть родословные, составляемые разными людьми в разных концах света. И всё это для того, чтобы приумножать события и воспоминания, которые могут относиться к конкретному автору и что-то объяснять про него, получая возможность репрезентации им своего «я».
Жак Прессер, голландский историк, в 50е гг. ввёл специальное понятие эгодокумент. Это «те исторические источники, в которых исследователь сталкивается с “я” ‒ или иногда “он” ‒ как одновременно пишущим и постоянно присутствующим в тексте субъектом описания» [33]. А в конце 90х гг. Винфред Шульц называл это «свидетельствами о себе», делая акцент не столько на внешних событиях, сколько на внутренних переживаниях и размышлениях о жизни [34]. С этими творческими формами эгодокументов в терапии мы тоже сталкиваемся и, порой, являемся даже активными участниками процесса их создания.
В данной статье мы достаточно детально рассмотрим феномен автобиографии и то, с какой терапевтической оптикой мы можем к этому подходить.
Ещё С. Л. Рубинштейн писал: «Человек лишь постольку является личностью, поскольку он имеет свою историю» [24].
Нам необходимо помнить себя, чтобы быть собой.
Почти столетие назад французский философ Пьер Жане (1936) говорил, что «память следует считать самым важным явлением нашей психической организации, и ничтожные даже её изменения оказывают огромное влияние на всю нашу психику» [15, с.69]. Он считал, что память нужна человеку для преодоления времени и пространства, чтобы жить социальной жизнью и мечтал, что когда-нибудь изобретут палеоскоп, с помощью которого можно было бы детально рассмотреть все события прошлого, даже если они не оставили следа в нашей памяти в настоящий момент [36].
Тогда же, в начале прошлого века, в нашей стране психолог Н. А. Рыбников (1918) мечтал создать Биографический институт, в котором бы хранился, изучался и систематизировался биографический материал - дневники, мемуары, автобиографии, фонограммы, семейные архивы, хроника, некрологи, продукты творчества... Он считал, что всё это коллективное богатство может стать полезным для понимания себя и получения опыта в дальнейшей жизни [26].
Удивительно, но даже очень далёкие детские воспоминания могут быть актуальны во взрослом возрасте.
«Вот первые мои воспоминания, - пишет Л.Н.Толстой, - такие, которые я не умею поставить по порядку, не зная, что было прежде, что после. О некоторых даже не знаю, было ли то во сне или наяву. Вот они. Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. Надо мною стоят, нагнувшись, кто-то, я не помню кто, и все это в полутьме, но я помню, что двое, и крик мой действует на них: они тревожатся от моего крика, но не развязывают меня, чего я хочу, и я кричу еще громче. Им кажется, что это нужно (то есть то, чтобы я был связан), тогда как я знаю, что это не нужно, в хочу доказать им это, и я заливаюсь криком, противным для самого меня, но неудержимым. Я чувствую несправедливость и жестокость не людей, потому что они жалеют меня, но судьбы и жалость над самим собою» [27]. Насколько явственно повлияли те первые впечатления о мире и о себе на великого писателя? Насколько сильно он их преобразил и трансформировал воспоминания из уже сформировавшейся мятущейся творческой личности?
А.И.Цветаева вспоминает: «Мнится мне, что моё самое раннее воспоминание ‒ солнечный синий день, наш переулок Трёхпрудный, я стою на скамеечке, врезанной в нишу рядом с воротами. Няня поправляет мою синюю вуальку, спуская её на лицо от яркого солнца и слепящего снега. На мне белая шубка, тоже сверкающая. От этого сверкания и синевы ‒ чувство счастья». [31]
Интересно также исследование про детские воспоминания [38]. Первые воспоминания, которые, казалось бы, относятся к довербальному периоду, являются ложными. Такие «воспоминания» сформированы искусственно, под влиянием более поздней эмоциональной жизни или же той информации, которую давали респондентам окружающие.
Ключи
Как мы находим путь к нашим воспоминаниям, и что является их носителем? «Память воскрешает всё, кроме запахов. Но зато ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним» [21].
В.В. Нуркова (2000), исследуя автобиографическую память, приводит пример такой работы, проведенной А. Азарян: «После трагического землетрясения в г. Спитаке (1988) выжившие дети из-за шока потеряли память. Извлеченные из-под обломков, они не могли вспомнить даже своих имен. Ничто не помогало. Анаид Азарян применила метод «знакомых запахов». Попытка воссоздать мир знакомых ребенку домашних запахов предполагала, что это восстановит и все другие утраченные элементы воспоминаний. Запахи свежеиспеченного хлеба, полевых цветов, домашних животных помогли преодолеть стену беспамятства, воздвигнутую пережитым шоком» [22].
Также своеобразным ключом является имя. Обращение или произнесение имени у человека вызывают яркую эмоцию самотождественности. В нём закодирован неисчерпаемый ресурс памяти. Не случайно, уходя в монахи, человек получает новое имя: отрекаясь от прежнего мира, он отказывается и от прежней своей идентичности. Так и женщина, выходя замуж, берёт фамилию мужа, и таким образом обозначает свою принадлежность к другому роду, меняя свою судьбу. В годы репрессий от детей требовали отречения от своих родителей, тем самым обрывая и уничтожая память семьи, создавая «нового человека», без роду, без племени...
В терапевтической практике мы можем спросить клиента, как его в детстве звала мама и как его называли домочадцы? Таким образом мы надеемся высветить то самоощущение человека, когда он был в безопасности, и его всеобъемлюще любили. Получается, что «и у души есть скелет, и этот скелет - воспоминания» [23].
Как мы находим путь к нашим воспоминаниям, и что является их носителем? «Память воскрешает всё, кроме запахов. Но зато ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним» [21].
В.В. Нуркова (2000), исследуя автобиографическую память, приводит пример такой работы, проведенной А. Азарян: «После трагического землетрясения в г. Спитаке (1988) выжившие дети из-за шока потеряли память. Извлеченные из-под обломков, они не могли вспомнить даже своих имен. Ничто не помогало. Анаид Азарян применила метод «знакомых запахов». Попытка воссоздать мир знакомых ребенку домашних запахов предполагала, что это восстановит и все другие утраченные элементы воспоминаний. Запахи свежеиспеченного хлеба, полевых цветов, домашних животных помогли преодолеть стену беспамятства, воздвигнутую пережитым шоком» [22].
Также своеобразным ключом является имя. Обращение или произнесение имени у человека вызывают яркую эмоцию самотождественности. В нём закодирован неисчерпаемый ресурс памяти. Не случайно, уходя в монахи, человек получает новое имя: отрекаясь от прежнего мира, он отказывается и от прежней своей идентичности. Так и женщина, выходя замуж, берёт фамилию мужа, и таким образом обозначает свою принадлежность к другому роду, меняя свою судьбу. В годы репрессий от детей требовали отречения от своих родителей, тем самым обрывая и уничтожая память семьи, создавая «нового человека», без роду, без племени...
В терапевтической практике мы можем спросить клиента, как его в детстве звала мама и как его называли домочадцы? Таким образом мы надеемся высветить то самоощущение человека, когда он был в безопасности, и его всеобъемлюще любили. Получается, что «и у души есть скелет, и этот скелет - воспоминания» [23].
Этапы развития памяти по П.Жане
Интересно было бы разобраться в процессе развития памяти. П. Жане (1936) выделял здесь несколько этапов. Говоря о нашем интересе - построении автобиографии - мы с любопытством можем обнаруживать, как человек именно воспроизводит услышанное когда-то, не перерабатывая и не присваивая себе лично этот нарратив (этап интроектов). Здесь рассказывающему важно быть в мейнстриме, следуя основному принятому курсу, что даёт ему ощущение безопасности и принятия. При этом рассказчик хочет, чтобы его слушали в настоящем, и чтобы его повествование было интересно на данный момент времени. Для этих целей человек начинает описывать контекст ситуации, постепенно начиная вносить своё авторство в выстраиваемый дискурс. Так, история Троянской войны, рассказанная Гомером в «Илиаде» и «Одиссее» словно преодолевает наше отсутствие там. Поэт придаёт эмоциональный окрас происходящему и выражает своё личное отношение к истории. Таким образом, мы - благодатные слушатели - присоединяемся не к статичным объектам, но к событиям повествования, следующим одно за другим, словно мы присутствуем в том времени на самом деле. В такой фабуляции есть порядок, «до» и «после», задающее некую темпоральную последовательность. При этом взыскательный слушатель, конечно же, будет соотносить данное повествование с реальностью происходящего. Настоящее, по мнению Жане, образуется в актуальный контекст повествования, таким образом, соединяя слово и действие, вбирая в себя недавнее прошлое и простраивая ближайшее будущее. «Этот акт перешифровки действия в вербальную форму делает событие настоящего доступным памяти, актуализации и использованию, то есть частью личной истории человека. Длительность настоящего определяется длительностью рассказа в отношении производимого действия» [35].
Воспоминания, чтобы стать ими, сначала должны синтезироваться и стать фигурой, творчески преобразуясь в настоящем, а в дальнейшем найти своё место в представлении человека о себе и о мире, постепенно консервируясь и окостеневая. Удивительно точно об этом пишет Н.А. Бердяев: «Победа над падшим временем есть победа памяти как энергии, восходящей из вечности во время. Но память тоже обладает способностью окостеневать и объективироваться. И тогда память, вместо силы преображающей, делается силой инерции» [7, с.288].
Интересно было бы разобраться в процессе развития памяти. П. Жане (1936) выделял здесь несколько этапов. Говоря о нашем интересе - построении автобиографии - мы с любопытством можем обнаруживать, как человек именно воспроизводит услышанное когда-то, не перерабатывая и не присваивая себе лично этот нарратив (этап интроектов). Здесь рассказывающему важно быть в мейнстриме, следуя основному принятому курсу, что даёт ему ощущение безопасности и принятия. При этом рассказчик хочет, чтобы его слушали в настоящем, и чтобы его повествование было интересно на данный момент времени. Для этих целей человек начинает описывать контекст ситуации, постепенно начиная вносить своё авторство в выстраиваемый дискурс. Так, история Троянской войны, рассказанная Гомером в «Илиаде» и «Одиссее» словно преодолевает наше отсутствие там. Поэт придаёт эмоциональный окрас происходящему и выражает своё личное отношение к истории. Таким образом, мы - благодатные слушатели - присоединяемся не к статичным объектам, но к событиям повествования, следующим одно за другим, словно мы присутствуем в том времени на самом деле. В такой фабуляции есть порядок, «до» и «после», задающее некую темпоральную последовательность. При этом взыскательный слушатель, конечно же, будет соотносить данное повествование с реальностью происходящего. Настоящее, по мнению Жане, образуется в актуальный контекст повествования, таким образом, соединяя слово и действие, вбирая в себя недавнее прошлое и простраивая ближайшее будущее. «Этот акт перешифровки действия в вербальную форму делает событие настоящего доступным памяти, актуализации и использованию, то есть частью личной истории человека. Длительность настоящего определяется длительностью рассказа в отношении производимого действия» [35].
Воспоминания, чтобы стать ими, сначала должны синтезироваться и стать фигурой, творчески преобразуясь в настоящем, а в дальнейшем найти своё место в представлении человека о себе и о мире, постепенно консервируясь и окостеневая. Удивительно точно об этом пишет Н.А. Бердяев: «Победа над падшим временем есть победа памяти как энергии, восходящей из вечности во время. Но память тоже обладает способностью окостеневать и объективироваться. И тогда память, вместо силы преображающей, делается силой инерции» [7, с.288].
Забывание
Как и для чего происходит забывание? Помнит ли человек то, что перестаёт быть для него актуальным? Ведь «лучший способ забыть - это видеть каждый день» [1]. Скорее всего, человеку свойственно запоминать и накапливать в своей автобиографической памяти именно те события, которые входят в его «личную историю», то есть которые повлияли на его формирование. А уж если он «решил» забыть что-либо, то нам, психотерапевтам, это раздолье для прояснения, для чего клиент «вытеснил» воспоминание. Например, подошла бы фраза Януша Вишневского: «Нет лучшего способа отомстить, чем стереть из памяти» [10].
Из теории восприятия мы знаем, что суть события крепче и дольше сохраняется, чем эмоциональный фон вокруг него. Когда мы запоминаем материал, то одновременно фиксируем и суть события, опираясь на знание об объекте, и образ, распознавая перцептивную модель. Лишь после того, как произошедшее облекается в слова, семантически кодируясь, событие сохраняется в нашей памяти. Однако мы скорее сохраняем некий эпизод или фрагмент, словно ключ, с помощью которого мы можем подобраться к эмоциональной наполненности (запах одиночества в казённом детском саду; домашнее имя, которым звала бабушка и безмятежность; образ радуги и возникновение надежды). Испытывая ностальгию, мы возвращаемся в эмоционально приятные моменты нашей жизни, и заново, пусть и ретроспективно, переживаем счастье.
Какие условия нужны, чтобы данный эпизод остался в памяти человека? Обратимся к структуре сознания по А.Н. Леонтьеву. Он опирался на триаду: чувственный образ - окультуренное значение - личностный смысл [17].
Сначала человек распознаёт нечто как ощущение, Id-ситуация. Далее, благодаря знакомым представлениям, это распознаётся и приобретает некое узнавание, этой форме придается общечеловеческий смысл. А дальше происходит интериоризация этой фигуры, full-контакт, когда благодаря этому событию начинает меняться сам субъект, при этом преображая и само событие, и придавая ему «валентность», давая ему (событию) возможность влиять на себя.
В культуре есть регламентированные способы не забыть. Есть целый отдел, занимающийся увековечиванием памяти. Есть даже градации - насколько важны были события или человек, настолько явно и публично может быть представлена эта информация в обществе. Можно чьим-то именем назвать улицу, можно повесить памятную табличку на доме, а можно у Соловецкого камня прочитать имя невинно убиенного.
Как и для чего происходит забывание? Помнит ли человек то, что перестаёт быть для него актуальным? Ведь «лучший способ забыть - это видеть каждый день» [1]. Скорее всего, человеку свойственно запоминать и накапливать в своей автобиографической памяти именно те события, которые входят в его «личную историю», то есть которые повлияли на его формирование. А уж если он «решил» забыть что-либо, то нам, психотерапевтам, это раздолье для прояснения, для чего клиент «вытеснил» воспоминание. Например, подошла бы фраза Януша Вишневского: «Нет лучшего способа отомстить, чем стереть из памяти» [10].
Из теории восприятия мы знаем, что суть события крепче и дольше сохраняется, чем эмоциональный фон вокруг него. Когда мы запоминаем материал, то одновременно фиксируем и суть события, опираясь на знание об объекте, и образ, распознавая перцептивную модель. Лишь после того, как произошедшее облекается в слова, семантически кодируясь, событие сохраняется в нашей памяти. Однако мы скорее сохраняем некий эпизод или фрагмент, словно ключ, с помощью которого мы можем подобраться к эмоциональной наполненности (запах одиночества в казённом детском саду; домашнее имя, которым звала бабушка и безмятежность; образ радуги и возникновение надежды). Испытывая ностальгию, мы возвращаемся в эмоционально приятные моменты нашей жизни, и заново, пусть и ретроспективно, переживаем счастье.
Какие условия нужны, чтобы данный эпизод остался в памяти человека? Обратимся к структуре сознания по А.Н. Леонтьеву. Он опирался на триаду: чувственный образ - окультуренное значение - личностный смысл [17].
Сначала человек распознаёт нечто как ощущение, Id-ситуация. Далее, благодаря знакомым представлениям, это распознаётся и приобретает некое узнавание, этой форме придается общечеловеческий смысл. А дальше происходит интериоризация этой фигуры, full-контакт, когда благодаря этому событию начинает меняться сам субъект, при этом преображая и само событие, и придавая ему «валентность», давая ему (событию) возможность влиять на себя.
В культуре есть регламентированные способы не забыть. Есть целый отдел, занимающийся увековечиванием памяти. Есть даже градации - насколько важны были события или человек, настолько явно и публично может быть представлена эта информация в обществе. Можно чьим-то именем назвать улицу, можно повесить памятную табличку на доме, а можно у Соловецкого камня прочитать имя невинно убиенного.
Когда?
Часто к идее создания автобиографии люди приходят уже в зрелом возрасте. Это время мемуаров, когда происходит попытка осознать общую линию повествования и выявить основные ценности.
«Я смогла узнать себя рано и продолжать это узнавание долго. Я буду говорить о познании себя, об освобождении себя, о раскрытии себя, о зрелости, дающей право на это раскрытие... - начало мемуаров Нины Берберовой, - мне нужно было самой найти свою жизнь и её значение.» [6, с.25].
Смерть неумолимо стоит на пороге, и пожилые люди, не так довольные своей жизнью, порой пытаются переиначить или приукрасить воспоминания.
Но иногда человек берётся за написание автобиографии, чтобы выразить то время и прозвучать свидетелем, а то и участником тех лет. «Уже давно не вламываются по ночам в квартиры, будя спящих, обвешанные оружием ночные гости с бумажкой-ордером, рабочие коллективы и возмущённые писатели не подписывают более писем-обращений, требующих от партийного руководства смертной казни разоблачённых «врагов народа». Не слышно и о массовых расстрелах. Но тёмный страх остался. Таится подспудно в душах, живя отголосками того кровавого прошлого» [11].
Люди обращаются к своей автобиографии не только для того, чтобы воспроизвести одинаковый рассказ для непредвзятого слушателя. Мы также заново начинаем «пережёвывать» и ассимилировать свою личную историю при таких задачах, как принятие ответственного решения, когда нужно подбить временный итог каких-то событий и сделать выводы. Иногда этот автобиографический рассказ звучит как раскаяние и сожаление о содеянном.
Этот вечный процесс постоянного внутреннего перестраивания и «утрамбовывания» своей судьбы зачастую соотноситься с динамичным формированием самоидентичности. Таким образом, мы становимся экспертами для наших же воспоминаний. «Личность как развивающаяся система выступает «селектором» содержаний, включаемых в автобиографическую память, наполняет конкретный факт жизни особым автобиографическим смыслом...» [22, с.39].
Получается, что сама личность влияет на свои воспоминания. Ф. Василюк (1984) говорил о «творческом переживании прошлого» [9]. Он считал, что сам факт рассказа о своей жизни может быть терапевтичным, при одном этом человек начинает меняться. Вот, например, так Лилианна Лунгина подытоживает свой замечательный автобиографичный «Подстрочник»: «Жизнь безумна, страшна, ужасна, но вместе с тем прекрасна, и я все-таки думаю, что хорошее в ней, преобладает над плохим. Над страшным. Я в этом даже уверена. Во всяком случае, мой опыт этому учит. Потому что главное в этой жизни – люди, и людей замечательных гораздо больше, чем предполагаешь. Значит, все- таки хорошее побеждает плохое. Посмотрите, сколько замечательных людей попалось на нашем пути. Надо внимательнее присматриваться к людям вокруг. Может быть, не сразу увидишь, что они замечательные – надо дать себе труд разглядеть то, что несет в себе человек. И может быть, это есть тоже маленькая тропинка, ведущая к какой-то радости» [14]. Читаешь такие автобиографии и поражаешься, как человек переосмысливает не только личную историю, но и историю страны и цивилизации в целом. И начинаешь задумываться, что было бы с нами, если бы мы родились не в этой стране и семье, а в других условиях? А иногда про кого-то из своих предков говорим: «Хорошо, что он не дожил до такого-то события». Таким образом, мы одновременно и живём в актуальном времени, и преодолеваем его, путешествуя сквозь него.
Осваивая свою жизнь и рассматривая её в контексте истории с общечеловеческими ценностями, мы определяем свою уникальность и придаём себе жизненные смыслы, которые и могут оказаться предназначениями. Именно в этом просвете между судьбой и личным выбором рождается самоидентичность (Self).
Часто к идее создания автобиографии люди приходят уже в зрелом возрасте. Это время мемуаров, когда происходит попытка осознать общую линию повествования и выявить основные ценности.
«Я смогла узнать себя рано и продолжать это узнавание долго. Я буду говорить о познании себя, об освобождении себя, о раскрытии себя, о зрелости, дающей право на это раскрытие... - начало мемуаров Нины Берберовой, - мне нужно было самой найти свою жизнь и её значение.» [6, с.25].
Смерть неумолимо стоит на пороге, и пожилые люди, не так довольные своей жизнью, порой пытаются переиначить или приукрасить воспоминания.
Но иногда человек берётся за написание автобиографии, чтобы выразить то время и прозвучать свидетелем, а то и участником тех лет. «Уже давно не вламываются по ночам в квартиры, будя спящих, обвешанные оружием ночные гости с бумажкой-ордером, рабочие коллективы и возмущённые писатели не подписывают более писем-обращений, требующих от партийного руководства смертной казни разоблачённых «врагов народа». Не слышно и о массовых расстрелах. Но тёмный страх остался. Таится подспудно в душах, живя отголосками того кровавого прошлого» [11].
Люди обращаются к своей автобиографии не только для того, чтобы воспроизвести одинаковый рассказ для непредвзятого слушателя. Мы также заново начинаем «пережёвывать» и ассимилировать свою личную историю при таких задачах, как принятие ответственного решения, когда нужно подбить временный итог каких-то событий и сделать выводы. Иногда этот автобиографический рассказ звучит как раскаяние и сожаление о содеянном.
Этот вечный процесс постоянного внутреннего перестраивания и «утрамбовывания» своей судьбы зачастую соотноситься с динамичным формированием самоидентичности. Таким образом, мы становимся экспертами для наших же воспоминаний. «Личность как развивающаяся система выступает «селектором» содержаний, включаемых в автобиографическую память, наполняет конкретный факт жизни особым автобиографическим смыслом...» [22, с.39].
Получается, что сама личность влияет на свои воспоминания. Ф. Василюк (1984) говорил о «творческом переживании прошлого» [9]. Он считал, что сам факт рассказа о своей жизни может быть терапевтичным, при одном этом человек начинает меняться. Вот, например, так Лилианна Лунгина подытоживает свой замечательный автобиографичный «Подстрочник»: «Жизнь безумна, страшна, ужасна, но вместе с тем прекрасна, и я все-таки думаю, что хорошее в ней, преобладает над плохим. Над страшным. Я в этом даже уверена. Во всяком случае, мой опыт этому учит. Потому что главное в этой жизни – люди, и людей замечательных гораздо больше, чем предполагаешь. Значит, все- таки хорошее побеждает плохое. Посмотрите, сколько замечательных людей попалось на нашем пути. Надо внимательнее присматриваться к людям вокруг. Может быть, не сразу увидишь, что они замечательные – надо дать себе труд разглядеть то, что несет в себе человек. И может быть, это есть тоже маленькая тропинка, ведущая к какой-то радости» [14]. Читаешь такие автобиографии и поражаешься, как человек переосмысливает не только личную историю, но и историю страны и цивилизации в целом. И начинаешь задумываться, что было бы с нами, если бы мы родились не в этой стране и семье, а в других условиях? А иногда про кого-то из своих предков говорим: «Хорошо, что он не дожил до такого-то события». Таким образом, мы одновременно и живём в актуальном времени, и преодолеваем его, путешествуя сквозь него.
Осваивая свою жизнь и рассматривая её в контексте истории с общечеловеческими ценностями, мы определяем свою уникальность и придаём себе жизненные смыслы, которые и могут оказаться предназначениями. Именно в этом просвете между судьбой и личным выбором рождается самоидентичность (Self).
Как?
Как именно рассказывает человек свою автобиографию? Для чего он берёт в свою «корзину» лишь некоторые, определённые воспоминания, а другие оставляет без должного внимания? Как те воспоминания, которые он актуализирует, становятся наиболее релевантными?
Э. Саламан (1970) исследовала ностальгию и, соответственно, эмоционально позитивно окрашенные воспоминания [37]. Автобиографические воспоминания она разделила на «воспоминания событий» и «воспоминания фона». Сами воспоминания событий делятся на «травматичные» и «драгоценные» фрагменты. Последние наиболее важны, поскольку дают основу и структуру жизни. Воспоминания «фона» - это лица, даты, адреса... в них нельзя погрузиться... Человек с субъективной пристрастностью рассматривает свою прошедшую жизнь и выносит суждения, исходя из своих ценностей и смыслов, которые он как раз наработал за всю жизнь. А кроме того, автобиографические события эмоционально окрашиваются и придают определенный мотивационный контекст ситуации.
Возможно, память поддерживает оптимальное равновесие, дающее опору для дальнейшего построения «здоровой» идентичности. Поэтому человек запоминает наиболее приятные события, убирая в фон те, которые не являются конструктивными. С другой стороны, человеку сложно находиться в хаосе и тревоге, поэтому из травматических событий он помнит лишь те, которые несут какой-то смысл или послание на действие в аналогичных ситуациях. Иначе говоря, эти воспоминания, хоть и болезненные, являются полезными.
По-разному описывают свой лагерный опыт Солженицын и Шаламов. Если первый считал, что можно выработать смысл в таких тяжких нечеловеческих условиях, второй говорил о том, что эта человеческая драма однозначно лишь калечит, и всё. Никакого позитивного опыта в таком надломе нет. Если перефразировать этот спор, можно в первом случае привести фразу Ницше «Что не убивает нас, делает нас сильнее». С другой стороны, расхожая фраза из интернет-пространства «что не убивает нас, делает нас калеками». Думаю, в этом важна первая часть «что не убивает нас...». Потому что субъекта «убивает» отсутствие возможности влиять на другого человека (травма).
Зачастую мы, психотерапевты, работаем с воспоминаниями, а именно со смыслами и эмоциональными переживаниями, которые оставили след в человеке. Что же мы делаем с эпизодами автобиографии? Чем наша работа в данном контексте может быть целебна? Флешбэки, которые догоняют и порой захватывают человека; поиск ресурсов в прошлом, на которых строится здоровая идентичность; переживание себя и расширение своих знаний о Других и о себе самом же... Мы сталкиваемся с разными судьбами, которые словно задают внешний каркас, и человек фиксирует те события, которые подтверждают заданную схему. Одновременно человек активно отбирает факты, которые делают свою судьбу уникальной. Образы, которые придумывает человек, описывая свой жизненный путь, бывают также незаурядными. Даже само понятие «моя жизнь» предстаёт то ломаной траекторией, то садом с множеством извилистых дорожек, то ветвящимся деревом с кроной и плодами...
Если вслушаться в акценты, расставляемые в авторском дискурсе, можно обнаружить у человека бинарные оппозиции, между которыми внутренне двигается рассказчик. Например, с одной стороны есть столь популярное в последнее время правило «я - автор своей жизни», а с другой «судьба играет человеком» или «на всё божья воля». И эта дихотомия - богатый материал для понимания жизненных ценностей человека, ответственности и баланса, который он выстраивает между собой и миром.
Итак, вот наиболее точное определение автобиографической памяти, которое дала Вероника Нуркова: «Автобиографическая память - это субъективное отражение пройденного человеком отрезка жизненного пути, состоящее в фиксации, сохранении, интерпретации и актуализации автобиографически значимых событий и состояний, определяющих самоидентичность личности как уникального, тождественного самому себе психологического субъекта» [22].
Как именно рассказывает человек свою автобиографию? Для чего он берёт в свою «корзину» лишь некоторые, определённые воспоминания, а другие оставляет без должного внимания? Как те воспоминания, которые он актуализирует, становятся наиболее релевантными?
Э. Саламан (1970) исследовала ностальгию и, соответственно, эмоционально позитивно окрашенные воспоминания [37]. Автобиографические воспоминания она разделила на «воспоминания событий» и «воспоминания фона». Сами воспоминания событий делятся на «травматичные» и «драгоценные» фрагменты. Последние наиболее важны, поскольку дают основу и структуру жизни. Воспоминания «фона» - это лица, даты, адреса... в них нельзя погрузиться... Человек с субъективной пристрастностью рассматривает свою прошедшую жизнь и выносит суждения, исходя из своих ценностей и смыслов, которые он как раз наработал за всю жизнь. А кроме того, автобиографические события эмоционально окрашиваются и придают определенный мотивационный контекст ситуации.
Возможно, память поддерживает оптимальное равновесие, дающее опору для дальнейшего построения «здоровой» идентичности. Поэтому человек запоминает наиболее приятные события, убирая в фон те, которые не являются конструктивными. С другой стороны, человеку сложно находиться в хаосе и тревоге, поэтому из травматических событий он помнит лишь те, которые несут какой-то смысл или послание на действие в аналогичных ситуациях. Иначе говоря, эти воспоминания, хоть и болезненные, являются полезными.
По-разному описывают свой лагерный опыт Солженицын и Шаламов. Если первый считал, что можно выработать смысл в таких тяжких нечеловеческих условиях, второй говорил о том, что эта человеческая драма однозначно лишь калечит, и всё. Никакого позитивного опыта в таком надломе нет. Если перефразировать этот спор, можно в первом случае привести фразу Ницше «Что не убивает нас, делает нас сильнее». С другой стороны, расхожая фраза из интернет-пространства «что не убивает нас, делает нас калеками». Думаю, в этом важна первая часть «что не убивает нас...». Потому что субъекта «убивает» отсутствие возможности влиять на другого человека (травма).
Зачастую мы, психотерапевты, работаем с воспоминаниями, а именно со смыслами и эмоциональными переживаниями, которые оставили след в человеке. Что же мы делаем с эпизодами автобиографии? Чем наша работа в данном контексте может быть целебна? Флешбэки, которые догоняют и порой захватывают человека; поиск ресурсов в прошлом, на которых строится здоровая идентичность; переживание себя и расширение своих знаний о Других и о себе самом же... Мы сталкиваемся с разными судьбами, которые словно задают внешний каркас, и человек фиксирует те события, которые подтверждают заданную схему. Одновременно человек активно отбирает факты, которые делают свою судьбу уникальной. Образы, которые придумывает человек, описывая свой жизненный путь, бывают также незаурядными. Даже само понятие «моя жизнь» предстаёт то ломаной траекторией, то садом с множеством извилистых дорожек, то ветвящимся деревом с кроной и плодами...
Если вслушаться в акценты, расставляемые в авторском дискурсе, можно обнаружить у человека бинарные оппозиции, между которыми внутренне двигается рассказчик. Например, с одной стороны есть столь популярное в последнее время правило «я - автор своей жизни», а с другой «судьба играет человеком» или «на всё божья воля». И эта дихотомия - богатый материал для понимания жизненных ценностей человека, ответственности и баланса, который он выстраивает между собой и миром.
Итак, вот наиболее точное определение автобиографической памяти, которое дала Вероника Нуркова: «Автобиографическая память - это субъективное отражение пройденного человеком отрезка жизненного пути, состоящее в фиксации, сохранении, интерпретации и актуализации автобиографически значимых событий и состояний, определяющих самоидентичность личности как уникального, тождественного самому себе психологического субъекта» [22].
История возникновения автобиографии
Михаил Бахтин, изучая античные формы хронотопа, где в событии сливаются пространство и время, описывал «новый тип биографического времени и новый специфически построенный образ человека, проходящего свойжизненный путь» [3]. В античной автобиографии он описывал два типа.
Первый - «платоновский» - характеризуется строгими формами метаморфоз, которые происходят с Героем, а в основе лежит «жизненный путь ищущего истинное познание». На этих этапах пути возникает и кризис, и перерождение.
Второй же тип - «риторическая» автобиография. Подобно поминальной или надгробной речи, человек, причём и ныне живущий, мог совершать публичный самоотчёт. Эта речь произносилась на площадях (агора), перед лицом государства, воплощающее в себе и высшее правосудие, и весь народ. Здесь античный человек предстоял как на ладони перед всеми, не имея интимно-частной территории. В нём нет ничего «для себя одного», что было бы не подконтрольно. Постепенно внутри подобного культурного феномена зреет вопрос: а может ли человек сам себя восхвалять и прославлять? И в этом мы слышим размышления о допустимости одинакового подхода к изучению чужой и своей собственной жизни. Тогда, на греческой агоре человек был «весь вовне», и тогда ещё не было «человека для себя». Он полно и без сдерживания выражал свои чувства, не помышляя ни о немой скорби, ни о внутреннем диалоге. Платон, например, понимал мышление как беседу человека с самим собой. Так, «Исповедь» блаженного Августина нужно декламировать вслух, а не читать про себя. Это мы сейчас рассматриваем это через понятия «внешнего» и «внутреннего», у грека же такого деления не было вовсе. Он был полностью овнешнён, публичен. И не было различий между биографией и автобиографией. Так, человек осуществлялся в присутствии Другого, а точнее об Другого.
Римская же автобиография слагается на иной жизненной почве - семье, хотя и здесь патрицианская семья является важным элементом государства. Однако автобиографическое самосознание становится архивным документом, передающим память рода из поколения в поколение. Благодаря «предзнаменованиям судьбы» проявляется категория счастья, но всё также в государственных делах - победы в войнах, труд и творчество на благо страны.
Формированию одинокого самосознания, по мнению Михаила Бахтина, служат такие интересные модификации как ирония и юмор, дружеское письмо в приватно-камерном пространстве и сама по себе автобиография. Последняя выросла из так называемых «консолаций» - диалогов-утешений. Например, Цицерон, говоря о неизбежности горя и потерь, считает, что философия - это «наука об исцелении души» (Цицерон, Тускуланские беседы III, 6). Этим же путём утешения идёт и Марк Аврелий, который словно борется с точкой зрения Другого, искореняя обиду и тщеславность, которые влияют на нашу самооценку. И блаженный Августин, написавший «Одинокие беседы с самим собой». Смотреть вглубь себя без свидетелей, без контроля и осуждения, ориентироваться на собственное мнение, искать опору в философии. Это так узнаваемо для нас, психотерапевтов. Не мы ли именно этими знаниями и ценностями в нашей психотерапевтической работе пользуемся?
Интересно, что и наши современники пишут о своей жизни, руководствуясь этими же мотивами. «Мне хотелось бы не столько поделиться воспоминаниями, сколько утешить и даже обрадовать читателей, напомнив о бытовых, будничных чудесах, показывающих, что мы - не одни, и не в бессмысленном мире» [28]
Таким образом, из публичного самосознания постепенно, лишь к Средневековью человек предстаёт многослойным и сложносочинённым субъектом. Теряется эта целостность, разделяется ядро и оболочка, проявляются интимность и одиночество. Уже во времена Ренессанса возникает, например, прекрасный образец рефлексивной мысли Монтеня «Опыты». «То, что я излагаю здесь, всего лишь мои фантазии, и с их помощью я стремлюсь дать представление не о вещах, а о себе самом» [20]. Не эту ли интеграцию себя в жизни мы ищем в возрастной мудрости, ставя экзистенцию как основную задачу?
Квинтэссенция интереса к познанию себя и к росту интроспекции расцветает уже в эпоху Просвещения, приобретая различные литературные жанры - от автобиографии до порнографии. Так, известный мизантроп Жан-Жак Руссо в своей «Исповеди» [25] проводит безжалостный самоанализ, избегая приукрашиваний и излишней стыдливости. Ему важно говорить о том, что обычно замалчивается, более того, его автобиографическое повествование ведётся не столько про личную историю, сколько про интимное обнажение тайного «я». При этом он считает, что ему критически необходимы личная свобода и независимость, поскольку говорить правду можно лишь на расстоянии. Таким образом, с помощью саморепрезентации в XVIII веке появляется доверие к написанному.
В литературе нередко используется автобиографичный поворот для усиления эффекта подлинности рассказа. Например, в «Робинзоне Крузо» якобы рукопись найдена на чердаке. Что говорит о том, словно автор, пишущий эти строки, ни в коем случае не ориентируется на потенциального читателя, а его описание носит исключительно спонтанный характер, и не существовало задачи быть опубликованным. В связи с этим читателю зачастую предоставляется возможность быть «свидетелем» приватной, интимной части души автора.
Так, сокровенные авторские интонации в литературе подкупают своей душевностью. Возникает устойчивый интерес к богатству внутреннего мира человека, к его ценностным исканиям, к его уникальному опыту и творческой переработке своей судьбы.
Михаил Бахтин, изучая античные формы хронотопа, где в событии сливаются пространство и время, описывал «новый тип биографического времени и новый специфически построенный образ человека, проходящего свойжизненный путь» [3]. В античной автобиографии он описывал два типа.
Первый - «платоновский» - характеризуется строгими формами метаморфоз, которые происходят с Героем, а в основе лежит «жизненный путь ищущего истинное познание». На этих этапах пути возникает и кризис, и перерождение.
Второй же тип - «риторическая» автобиография. Подобно поминальной или надгробной речи, человек, причём и ныне живущий, мог совершать публичный самоотчёт. Эта речь произносилась на площадях (агора), перед лицом государства, воплощающее в себе и высшее правосудие, и весь народ. Здесь античный человек предстоял как на ладони перед всеми, не имея интимно-частной территории. В нём нет ничего «для себя одного», что было бы не подконтрольно. Постепенно внутри подобного культурного феномена зреет вопрос: а может ли человек сам себя восхвалять и прославлять? И в этом мы слышим размышления о допустимости одинакового подхода к изучению чужой и своей собственной жизни. Тогда, на греческой агоре человек был «весь вовне», и тогда ещё не было «человека для себя». Он полно и без сдерживания выражал свои чувства, не помышляя ни о немой скорби, ни о внутреннем диалоге. Платон, например, понимал мышление как беседу человека с самим собой. Так, «Исповедь» блаженного Августина нужно декламировать вслух, а не читать про себя. Это мы сейчас рассматриваем это через понятия «внешнего» и «внутреннего», у грека же такого деления не было вовсе. Он был полностью овнешнён, публичен. И не было различий между биографией и автобиографией. Так, человек осуществлялся в присутствии Другого, а точнее об Другого.
Римская же автобиография слагается на иной жизненной почве - семье, хотя и здесь патрицианская семья является важным элементом государства. Однако автобиографическое самосознание становится архивным документом, передающим память рода из поколения в поколение. Благодаря «предзнаменованиям судьбы» проявляется категория счастья, но всё также в государственных делах - победы в войнах, труд и творчество на благо страны.
Формированию одинокого самосознания, по мнению Михаила Бахтина, служат такие интересные модификации как ирония и юмор, дружеское письмо в приватно-камерном пространстве и сама по себе автобиография. Последняя выросла из так называемых «консолаций» - диалогов-утешений. Например, Цицерон, говоря о неизбежности горя и потерь, считает, что философия - это «наука об исцелении души» (Цицерон, Тускуланские беседы III, 6). Этим же путём утешения идёт и Марк Аврелий, который словно борется с точкой зрения Другого, искореняя обиду и тщеславность, которые влияют на нашу самооценку. И блаженный Августин, написавший «Одинокие беседы с самим собой». Смотреть вглубь себя без свидетелей, без контроля и осуждения, ориентироваться на собственное мнение, искать опору в философии. Это так узнаваемо для нас, психотерапевтов. Не мы ли именно этими знаниями и ценностями в нашей психотерапевтической работе пользуемся?
Интересно, что и наши современники пишут о своей жизни, руководствуясь этими же мотивами. «Мне хотелось бы не столько поделиться воспоминаниями, сколько утешить и даже обрадовать читателей, напомнив о бытовых, будничных чудесах, показывающих, что мы - не одни, и не в бессмысленном мире» [28]
Таким образом, из публичного самосознания постепенно, лишь к Средневековью человек предстаёт многослойным и сложносочинённым субъектом. Теряется эта целостность, разделяется ядро и оболочка, проявляются интимность и одиночество. Уже во времена Ренессанса возникает, например, прекрасный образец рефлексивной мысли Монтеня «Опыты». «То, что я излагаю здесь, всего лишь мои фантазии, и с их помощью я стремлюсь дать представление не о вещах, а о себе самом» [20]. Не эту ли интеграцию себя в жизни мы ищем в возрастной мудрости, ставя экзистенцию как основную задачу?
Квинтэссенция интереса к познанию себя и к росту интроспекции расцветает уже в эпоху Просвещения, приобретая различные литературные жанры - от автобиографии до порнографии. Так, известный мизантроп Жан-Жак Руссо в своей «Исповеди» [25] проводит безжалостный самоанализ, избегая приукрашиваний и излишней стыдливости. Ему важно говорить о том, что обычно замалчивается, более того, его автобиографическое повествование ведётся не столько про личную историю, сколько про интимное обнажение тайного «я». При этом он считает, что ему критически необходимы личная свобода и независимость, поскольку говорить правду можно лишь на расстоянии. Таким образом, с помощью саморепрезентации в XVIII веке появляется доверие к написанному.
В литературе нередко используется автобиографичный поворот для усиления эффекта подлинности рассказа. Например, в «Робинзоне Крузо» якобы рукопись найдена на чердаке. Что говорит о том, словно автор, пишущий эти строки, ни в коем случае не ориентируется на потенциального читателя, а его описание носит исключительно спонтанный характер, и не существовало задачи быть опубликованным. В связи с этим читателю зачастую предоставляется возможность быть «свидетелем» приватной, интимной части души автора.
Так, сокровенные авторские интонации в литературе подкупают своей душевностью. Возникает устойчивый интерес к богатству внутреннего мира человека, к его ценностным исканиям, к его уникальному опыту и творческой переработке своей судьбы.
Автор
Любопытный культурный феномен формируется ко второй половине XX века. С одной стороны разгорается спор о «Смерти Автора» [2, с.384-391], обозначенный Роланом Бартом, где говорится о том, что литературные тексты берутся из «бесчисленных центров культуры», а не из одного индивидуального опыта. Более того, смысл текста зависит от восприятия читателя, а не от «страсти» или «вкуса» писателя. Тогда же в художественном мире Уорхолом была применена трафаретная печать для тиражирования массовых произведений искусства. Казалось бы, исчезает «аура» авторства и индивидуальности... С другой стороны, в то же самое время, мир захватывает автобиографический бум - дневники, мемуары, публичные исповеди...
Мы можем говорить о парадоксе при повествовании о себе, когда человек проявляется одновременно в двух ипостасях - он и главный герой своего рассказа, и субъект, который ведёт рассказ. Также и в терапевтической ситуации клиент является Автором, находящимся внутри повествования, он влияет на описание историй, по его личной воле события приобретают тот или иной эмоциональный окрас. И он же является субъектом, с которым в процессе формулирования своей автобиографии происходит трансформация. А терапевт, становясь со-автором, помогает выстраивать то терапевтическое взаимодействие, которое позволяет клиенту встретиться на границе контакта в собственном предъявлении. Клиент жаждет и обьяснить себя терапевту, и прожить своё личное в присутствии Другого, и измениться благодаря такому взаимодействию.
Так, Жан-Мари Гулемо (2016) пишет о формировании «идеального читателя, служащего адресатом и собеседником автора» [12]. Только таким образом происходит «восстановление целостности... и достижение полной самодостаточности, когда единственной целью письменного творчества становится познание себя, обращённое к самому себе...».
В терапии нам важно, из какого себя человек описывает свою жизнь и каким он хочет быть для нас. Ведь одно дело - знать о себе, а другое - рассказывать.
«Целое моей жизни не имеет значимости в ценностном контексте моей жизни. События моего рождения, ценностного пребывания в мире и, наконец, моей смерти совершаются не во мне и не для меня. Эмоциональный вес моей жизни в ее целом не существует для меня самого. Ценности бытия качественно определенной личности присущи только другому. Только с ним возможна для меня радость свидания, пребывания с ним, печаль разлуки, скорбь утраты, во времени я могу с ним встретиться и во времени же расстаться, только он может быть и не быть для меня» [5].
Событие
Говоря о своей жизни в рамках терапии, интересно обратить внимание на то, что именно клиент воспринимает как событие. Так, например, смерть бабушки может остаться фактически за кадром, при этом публичное унижение учительницей может оказаться поворотным событием в истории развития человека. Или же фоново обозначая, что наш клиент - «дитя девяностых», мы вероятнее всего, можем прочитать в этом голодные годы, когда родители метались в поисках заработка, а за пределами семьи были разгул и хаос.
Ю. М. Лотман (1970) пишет, что событием является то, что «произошло, хотя могло и не произойти» [19].
Событие - то, что происходит в некоторый момент времени и меняет состояние мира. Мы ретроспективно можем посмотреть на то, что произошло, и выделить те события, из которых прошлое состоит. К внешним событиям, например, можно отнести войны, революции, смену монархов и т.д. Коснётся ли оно нас и как повлияет, зависит от уникальной траектории судьбы. Событие субъективно, и тем самым оно меняет оптику восприятия, с которой мы подходим к изучению всех явлений. В философии событие противопоставляется процессу, или же бытию. В постмодернистской парадигме Жиль Делёз [13] формулирует событие как акт восприятия, в котором восприятие времени становится постоянным и незыблемым, сродни с «мёртвым» временем. Это «не-время» и является становлением события.
У Мартина Хайдеггера [30] с рождением события приобретается дар воли и самостоятельности, таким образом оно длится вне времени и пространства. Со-бытие - Мир, разделённый с другими, сопричастность индивидуума его бытию. Похоже, что человек, формулируя свою автобиографию, именно это и совершает - преобразовывает текучее время своей жизни в события, которые, в свою очередь повлияли на него или на окружающий мир.
В психоанализе Фрейда [29] событие остаётся очагом внутреннего напряжения, из которого следует психическая регрессия. Оно скорее внешнее, как некая ситуация, в которой человек оказался и стал меняться под её воздействием. Однако в гештальт-подходе мы говорим о событии как о со- творчестве, где человек не объект, с которым происходит какая-то манипуляция, а полноценный субъект - чувствующий, переживающий, влияющий.
Любопытный культурный феномен формируется ко второй половине XX века. С одной стороны разгорается спор о «Смерти Автора» [2, с.384-391], обозначенный Роланом Бартом, где говорится о том, что литературные тексты берутся из «бесчисленных центров культуры», а не из одного индивидуального опыта. Более того, смысл текста зависит от восприятия читателя, а не от «страсти» или «вкуса» писателя. Тогда же в художественном мире Уорхолом была применена трафаретная печать для тиражирования массовых произведений искусства. Казалось бы, исчезает «аура» авторства и индивидуальности... С другой стороны, в то же самое время, мир захватывает автобиографический бум - дневники, мемуары, публичные исповеди...
Мы можем говорить о парадоксе при повествовании о себе, когда человек проявляется одновременно в двух ипостасях - он и главный герой своего рассказа, и субъект, который ведёт рассказ. Также и в терапевтической ситуации клиент является Автором, находящимся внутри повествования, он влияет на описание историй, по его личной воле события приобретают тот или иной эмоциональный окрас. И он же является субъектом, с которым в процессе формулирования своей автобиографии происходит трансформация. А терапевт, становясь со-автором, помогает выстраивать то терапевтическое взаимодействие, которое позволяет клиенту встретиться на границе контакта в собственном предъявлении. Клиент жаждет и обьяснить себя терапевту, и прожить своё личное в присутствии Другого, и измениться благодаря такому взаимодействию.
Так, Жан-Мари Гулемо (2016) пишет о формировании «идеального читателя, служащего адресатом и собеседником автора» [12]. Только таким образом происходит «восстановление целостности... и достижение полной самодостаточности, когда единственной целью письменного творчества становится познание себя, обращённое к самому себе...».
В терапии нам важно, из какого себя человек описывает свою жизнь и каким он хочет быть для нас. Ведь одно дело - знать о себе, а другое - рассказывать.
«Целое моей жизни не имеет значимости в ценностном контексте моей жизни. События моего рождения, ценностного пребывания в мире и, наконец, моей смерти совершаются не во мне и не для меня. Эмоциональный вес моей жизни в ее целом не существует для меня самого. Ценности бытия качественно определенной личности присущи только другому. Только с ним возможна для меня радость свидания, пребывания с ним, печаль разлуки, скорбь утраты, во времени я могу с ним встретиться и во времени же расстаться, только он может быть и не быть для меня» [5].
Событие
Говоря о своей жизни в рамках терапии, интересно обратить внимание на то, что именно клиент воспринимает как событие. Так, например, смерть бабушки может остаться фактически за кадром, при этом публичное унижение учительницей может оказаться поворотным событием в истории развития человека. Или же фоново обозначая, что наш клиент - «дитя девяностых», мы вероятнее всего, можем прочитать в этом голодные годы, когда родители метались в поисках заработка, а за пределами семьи были разгул и хаос.
Ю. М. Лотман (1970) пишет, что событием является то, что «произошло, хотя могло и не произойти» [19].
Событие - то, что происходит в некоторый момент времени и меняет состояние мира. Мы ретроспективно можем посмотреть на то, что произошло, и выделить те события, из которых прошлое состоит. К внешним событиям, например, можно отнести войны, революции, смену монархов и т.д. Коснётся ли оно нас и как повлияет, зависит от уникальной траектории судьбы. Событие субъективно, и тем самым оно меняет оптику восприятия, с которой мы подходим к изучению всех явлений. В философии событие противопоставляется процессу, или же бытию. В постмодернистской парадигме Жиль Делёз [13] формулирует событие как акт восприятия, в котором восприятие времени становится постоянным и незыблемым, сродни с «мёртвым» временем. Это «не-время» и является становлением события.
У Мартина Хайдеггера [30] с рождением события приобретается дар воли и самостоятельности, таким образом оно длится вне времени и пространства. Со-бытие - Мир, разделённый с другими, сопричастность индивидуума его бытию. Похоже, что человек, формулируя свою автобиографию, именно это и совершает - преобразовывает текучее время своей жизни в события, которые, в свою очередь повлияли на него или на окружающий мир.
В психоанализе Фрейда [29] событие остаётся очагом внутреннего напряжения, из которого следует психическая регрессия. Оно скорее внешнее, как некая ситуация, в которой человек оказался и стал меняться под её воздействием. Однако в гештальт-подходе мы говорим о событии как о со- творчестве, где человек не объект, с которым происходит какая-то манипуляция, а полноценный субъект - чувствующий, переживающий, влияющий.
Зеркало
Как возможна эта встреча, каким должен быть Я-для-Другого, чтобы встреча состоялась? Марку Твену приписывают такие слова: «Быть такого не может, чтобы человек рассказал о себе правду или позволил этой правде дойти до читателя”. В автобиографическом рассказе человек словно смотрится в зеркало, проецируя на него свои ожидания про себя. Интуитивно или осознанно человек распознаёт «свою» аудиторию, тех, на которых ориентировано его повествование. «Автор должен находиться на границе создаваемого им мира...». Именно этот диалог, по мнению М. Бахтина, и формирует сознание, ведь из всех живых существ только человек смотрится в зеркало. «Большинство людей живёт не своей исключительностью, а своей другостью» [4, с.73]. «Фальшь и ложь, неизбежно проглядывающие во взаимоотношении с самим собою. Внешний образ мысли, чувства, внешний образ души. Не я смотрю изнутри своими глазами на мир, а я смотрю на себя глазами мира, чужими глазами, я одержим другим. Здесь нет наивной цельности внешнего и внутреннего. Подсмотреть свой заочный образ. Наивность слияния себя и другого в зеркальном образе. Избыток другого. У меня нет точки зрения на себя извне, у меня нет подхода к своему собственному внутреннему образу. Из моих глаз глядят чужие глаза» [4, с.71].
Почему так распространён «синдром попутчика», когда незнакомому человеку, которого в дальнейшем никогда не увидишь, хочется всю жизнь свою рассказать? Возможно, это и есть то самое «идеальное» зеркало, когда можно с большей вероятностью встретиться с самим собой?
Как возможна эта встреча, каким должен быть Я-для-Другого, чтобы встреча состоялась? Марку Твену приписывают такие слова: «Быть такого не может, чтобы человек рассказал о себе правду или позволил этой правде дойти до читателя”. В автобиографическом рассказе человек словно смотрится в зеркало, проецируя на него свои ожидания про себя. Интуитивно или осознанно человек распознаёт «свою» аудиторию, тех, на которых ориентировано его повествование. «Автор должен находиться на границе создаваемого им мира...». Именно этот диалог, по мнению М. Бахтина, и формирует сознание, ведь из всех живых существ только человек смотрится в зеркало. «Большинство людей живёт не своей исключительностью, а своей другостью» [4, с.73]. «Фальшь и ложь, неизбежно проглядывающие во взаимоотношении с самим собою. Внешний образ мысли, чувства, внешний образ души. Не я смотрю изнутри своими глазами на мир, а я смотрю на себя глазами мира, чужими глазами, я одержим другим. Здесь нет наивной цельности внешнего и внутреннего. Подсмотреть свой заочный образ. Наивность слияния себя и другого в зеркальном образе. Избыток другого. У меня нет точки зрения на себя извне, у меня нет подхода к своему собственному внутреннему образу. Из моих глаз глядят чужие глаза» [4, с.71].
Почему так распространён «синдром попутчика», когда незнакомому человеку, которого в дальнейшем никогда не увидишь, хочется всю жизнь свою рассказать? Возможно, это и есть то самое «идеальное» зеркало, когда можно с большей вероятностью встретиться с самим собой?
Функции
Рассказывая свою автобиографию, человек тем самым решает для себя определенные задачи. Опираясь на различные профессиональные источники [22, 18], исследования и собственные размышления, мы можем выявить основные психологические функции, решающие эти задачи. Интерпсихологические:
У автобиографа появляется возможность «выбирать» своё прошлое, представляясь в том образе, который был бы здесь-и-сейчас наилучшей версией себя. Рассказывая о себе, человек определяет жизненные смыслы, приходя, таким образом, к возможности понимания своего предназначения. Автобиография - это личностно обусловленная реальность. Поэтому в терапии нам не так важно, правду ли говорит клиент или обманывает, потому что он живёт в своей объективности, через себя смотрит на мир и себя же. И наше терапевтическое внимание направлено на процесс, который возникает на границе контакта между клиентом и терапевтом.
То, что я описала в этой статье, надеюсь, расширяет горизонт знаний, но и ставит ещё больше вопросов. Например, как описывают и объясняют события своей жизни тираны, агрессоры, преступники? Как укладывается чувство вины в представление о себе? Как располагается стыд в автоповествовании? Кроме того, мы говорили об автобиографии условно европейской, но не имеем достаточных знаний и опыта при взаимодействии с азиатскими или восточными саморепрезентациями «Я».
Автобиография словно двусторонний туннель - люди и события в жизни формируются в Self, при этом из этой самоидентичности человек описывает свою историю жизни.
Проживая на психотерапии новый опыт взаимодействия, клиент приобретает новые способы воспринимать как события в настоящем, так и возможность иначе рассмотреть свою прошлую жизнь. Там, где человек привычно считал, что прошлая ситуация повлияла на него только таким определенным образом, а в процессе терапии может возникнуть иное видение проблемы, активизирующее другие ресурсы. И тогда человек исследует свою биографию уже из нового себя.
Как в индивидуальной, так и в групповой психотерапии у человека создаётся новое поле, трансформирующее отношение к себе и к своему прошлому опыту. Однако задачей терапии не является радикальное изменение ценностей и установок. Скорее происходит расширение оптики восприятия и примирение с прошлым.
Рассказывая свою автобиографию, человек тем самым решает для себя определенные задачи. Опираясь на различные профессиональные источники [22, 18], исследования и собственные размышления, мы можем выявить основные психологические функции, решающие эти задачи. Интерпсихологические:
- поддержание связей с социумом. Человеку важно ощущать себя «своим», поддерживая и выстраивая контакты с другими. Например, подросток, который ходит только в школу, не имея никакой иной среды общения с ровесниками. А в школе его не принимают, травят и унижают. Как следствие - его самооценка падает, он не чувствует себя равным и устойчивым. Он становится аутсайдером. Поддержать его в этом может другая среда, где он попробовал бы заново завоевать авторитет. Рассказывая о себе в новом социуме, этот подросток выстраивает доверительные отношения, основанные на взаимном уважении.
- Переживание солидарности или отвержения. Общие воспоминания в семье, в обществе, в социальной группе. Общие сказки и мультики в детстве, дворянское собрание, геноцид, онкологические заболевания - через всё это мы можем чувствовать свою принадлежность, разделять определенные ценности или чувствовать себя тем, кто не сможет разделить это общее с другими.
- Передача своего опыта последующим поколениям. Особенно на закате жизни человеку свойственно нескончаемо перечислять события своей жизни и близких ему людей. Описывать события и ситуации, в которых он поступил так или иначе. Рассказывать о родственных связях и взаимоотношениях с теми, о ком раньше даже не вспоминалось. Такие повествования служат для того, чтобы тот опыт, которое вот-вот исчезнет, сохранился и прижился в новом поколении, а значит, и сам рассказчик будет увековечен. Оставить след в потомках, продолжать жить в «памяти нерукотворной» - вот то, что движет людьми в написании мемуаров. Вспоминается пример, когда Екатерина Великая задолго до своей смерти решила написать автоэпитафию [8]: «Здесь покоится Екатерина Вторая. Она прибыла в Россию в 1744г., чтобы выйти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду она составила тройной план: понравиться своему супругу, Елизавете и народу – и ничего не забыла, чтобы преуспеть в этом. Восемнадцать лет, исполненных скуки и одиночества, побудили ее прочесть много книг. Взойдя на российский престол, она приложила все старания к тому, чтобы дать своим подданным счастье, свободу и материальное благополучие. Она легко прощала и никого не ненавидела. Она была снисходительна, любила жизнь, отличалась веселостью нрава, была истинной республиканкой по своим убеждениям и обладала добрым сердцем. Она имела друзей. Работа давалась ей легко. Ей нравились светские развлечения и искусства».
- Изменение дистанции. Человек делится какими-то фактами о себе, объясняя, таким образом, себя оппоненту и выстраивая, например, более доверительные или авторитетные отношения.
- Экстраполяция своего опыта на жизнь других. Объяснить алгоритм действий, выявить мотивацию, описать основные признаки того или иного явления - таким образом выработать стратегию жизни у других людей. «Умный учится на чужих ошибках, а дурак на своих».
- Саморегуляция. Людям свойственно обращаться к тем или иным
- воспоминаниям, чтобы вновь напитаться какими-то эмоциями или же вспомнить себя.
- «И есть ли на свете иное средство
- Вернуть вдруг веснушчатый твой рассвет, Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство, В каких-нибудь шесть или восемь лет?!
- И друг, кого, может, и нет на свете, Восторженным смехом звеня своим, Кивком на речушку: а ну бежим!
- И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!»
- Э. Асадов
- Формирование Personality. Актуализируя факты своей жизни, человек выявляет образ себя самого, осваивает и интегрирует предыдущий опыт, присваивает себе свои чувства и действия. Благодаря описанию своей жизни человек отвечает себе на вопрос «Кто я?» «Все они сосредоточены на одном моменте — на головокружительном мгновении, когда в человеке пробуждается мысль, что он может с интересом, но без нарциссического самоуспокоения и мазохистского самокалечения смотреть на себя со стороны. На том нелегком, достаточно болезненном акте взросления, который Лежён называет “кесаревым сечением” мысли» [16].
- Осознание и выбор жизненных стратегий. Через призму индивидуального опыта просматриваются различные выборы и решения, чтобы в дальнейшем выбрать оптимальную траекторию собственного пути, избежать потерь и неудач.
- Выстраивание субъективных этапов в процессе становления самоидентичности. Человек внутренне отмеряет тот «порог», перейдя через который, сам он становится уже новой, другой личностью. «Всё действие с самого начала и до конца совершается в точке кризиса, в точке перелома» [4, с.74].
- Самопознание, интроспекция. С внешних событий человек постепенно
- перемещает свой фокус внимания на внутренние процессы, выискивая те ценностные основания, на которых он себя созидает. Это ресурсы, потенции и интенции, внутренние конфликты и противоречия.
- Смыслообразование. Размышления об уникальности своей судьбы сливаются с внешними жизненными смыслами, трансформируясь в предназначение. В этой точке и происходит органичное осмысление себя в событийном контексте.
- Самоопределение. Вырабатывая ту или иную жизненную позицию, например, после значимого события, человек приобретает свои тенденции в развитии, свои траектории движения по «внутренней карте».
- Историческая и культурная соотнесённость. Чувствовать себя человеком своего времени или ощущать, что твоё время ещё не пришло; воспринимать себя как «человека мира» или опираться на фразу «где родился, там и пригодился». Через автобиографические события человек располагается в своём времени и пространстве. Более того, по мнению голландской исследовательницы Арианн Баггерман (2009), таким образом проявляется беспрецедентная потребность человека овладеть темпоральностью и стремление контролировать событийность. Возможно, именно здесь возникает «новое чувство времени» [32].
- Уникальность своей жизни. Несмотря на то, что, строя свою автобиографию, человек соотносится с общими правилами и нормами, тем не менее любому индивиду важно быть аутентичным по отношению к себе и дифференцированным от других, а жизненный путь воспринимать как особенный и насыщенный эксклюзивными поворотами. Человеку важно иметь самопрезентацию истории личного существования. «Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!» (Марина Цветаева)
- Финальная интеграция личности. Осознание своей конечности и подготовка перехода в небытие существенно влияет на самоотношение. Иногда возникает желание зафиксировать себя и свою жизнь, консолидируя свой образ. Нина Берберова писала: «Мне стало ясно, что жить и особенно умирать, легче, когда видишь жизнь как целое, с ее началом, серединой и концом» [6]. Э Эриксон говорил о цепи последовательных задач, стоящих перед человеком в течение всей жизни. И основным новообразованием в пожилом возрасте является эго- интеграция, мудрость. Человеку нужно оглядеть свою прошлую жизнь и смиренно сказать: «Это было хорошо». И здесь его авторство сродни божественному началу, когда он в полноте своей переживает себя Творцом Жизни.
У автобиографа появляется возможность «выбирать» своё прошлое, представляясь в том образе, который был бы здесь-и-сейчас наилучшей версией себя. Рассказывая о себе, человек определяет жизненные смыслы, приходя, таким образом, к возможности понимания своего предназначения. Автобиография - это личностно обусловленная реальность. Поэтому в терапии нам не так важно, правду ли говорит клиент или обманывает, потому что он живёт в своей объективности, через себя смотрит на мир и себя же. И наше терапевтическое внимание направлено на процесс, который возникает на границе контакта между клиентом и терапевтом.
То, что я описала в этой статье, надеюсь, расширяет горизонт знаний, но и ставит ещё больше вопросов. Например, как описывают и объясняют события своей жизни тираны, агрессоры, преступники? Как укладывается чувство вины в представление о себе? Как располагается стыд в автоповествовании? Кроме того, мы говорили об автобиографии условно европейской, но не имеем достаточных знаний и опыта при взаимодействии с азиатскими или восточными саморепрезентациями «Я».
Автобиография словно двусторонний туннель - люди и события в жизни формируются в Self, при этом из этой самоидентичности человек описывает свою историю жизни.
Проживая на психотерапии новый опыт взаимодействия, клиент приобретает новые способы воспринимать как события в настоящем, так и возможность иначе рассмотреть свою прошлую жизнь. Там, где человек привычно считал, что прошлая ситуация повлияла на него только таким определенным образом, а в процессе терапии может возникнуть иное видение проблемы, активизирующее другие ресурсы. И тогда человек исследует свою биографию уже из нового себя.
Как в индивидуальной, так и в групповой психотерапии у человека создаётся новое поле, трансформирующее отношение к себе и к своему прошлому опыту. Однако задачей терапии не является радикальное изменение ценностей и установок. Скорее происходит расширение оптики восприятия и примирение с прошлым.
Список литературы:
Orlova Oxana
gestalt-therapist, supervisor High School of Gestalt Moscow, Russia
Abstract: This article examines the phenomenon of autobiography ‒ how biographical material affects the formation of the author's personality and, conversely, how a person describing its life affects the quality of its own memories. The correlation of the history of the origin of the autobiographical narrative genre with the origin of the subject is considered. Concepts as "author" and "hero" are studied. What is an event in an autobiographical context? How, when and why do people refer to the description of their memories? We describe the creation of an autobiography from the point of view of Gestalt approach ‒ how the autobiography is presented in psychotherapy and what functions it performs.
Keywords: autobiography, contact, subject, event, memory, identity.
- Ахматова А.А. Листки из дневника. Проза. Письма / М.: Изд-во АСТ, 2016.
- Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. / М.: Издательская группа Прогрес, Универс, 1994.
- Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике / М.: Худож. лит., 1975.
- Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7-ми томах. Том 5 / М.: Русские словари, 1997.
- Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.: Искусство, 1986.
- Берберова Н.Н. Курсив мой. Автобиография / М.: Согласие, 1996.
- Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии) / М.: Изд-во Книга, 1991.
- Бестужева С.И. Екатерина Великая. История за час / М.: Издательская Группа Азбука-Аттикус, 2015.
- Василюк Ф.Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций / М.: МГУ, 1984.
- Вишневский Я.Л. Молекулы эмоций / М.: Изд-во АСТ, 2008.
- Волков О.В. Погружение во тьму / М.: Советская Россия, 1992.
- Гулемо Жан-Мари Литературные практики, или публикация приватности - Сборник «История частной жизни», том 3, глава 2 / М.: Изд-во Новое литературное обозрение, 2016.
- Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? / М.: Издательство Академический Проект, 2009.
- Дорман О.В. Подстрочник. Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана / М.: Corpus, 2016.
- Жане П. Психический автоматизм. Экспериментальное исследование низших форм психической деятельности человека / СПб.: Наука, 2009.
- Лежён Филипп В защиту автобиографии / М.: журнал Иностранная литература, номер 4, 2000.
- Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии / М.: Смысл , 2001.
- Логинова Н.А. Психобиографический метод исследований и коррекции
- личности. / Алматы: «Казак университетi», 2001.
- Лотман Ю.М. Структура художественного текста / М.: Искусство, 1970.
- Монтень М. Опыты / М.: Издательство Эксмо, 2015.
- Набоков В. В. Машенька / Берлин: Слово, 1926.
- Нуркова В.В. Свершенное продолжается: психология автобиографической памяти личности / М.: Изд-во УРАО, 2000.
- Павич Милорад Хазарский словарь. Мужская версия / СПб.: Азбука- классика, 2003.
- Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии (2-е изд., 1946) / СПб.: Издательство Питер, 2002.
- Руссо Жан-Жак Исповедь / М.: Издательство Эксмо, 2011.
- Рыбников Н.А. Биографический метод в психологии ‒ Бюллетени
- литературы и жизни (No 5) / М.,1918 (цит.по «Николай Александрович Рыбников. Обзор архивных материалов» М.Э. Боцманова, Е.П. Гусева / Вопросы Психологии No6, 1997).
- Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Том 23. Произведения 1879–1884 гг. ‒ Моя жизнь (1878 г.) / М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957.
- Трауберг Н.Л. Сама жизнь / М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010.
- Фрейд З. По ту сторону удовольствия / М.: Изд-во Харвест, 2004.
- Хайдеггер М. Преодоление метафизики. (сборник Время и бытие: статьи и выступления) / М.: Республика, 1993.
- Цветаева А.И. Воспоминания / М.: Издательство Советский писатель, 1984.
- Arianne Baggerman, Rudolf Dekker. Child of the Enlightenment: Revolutionary Europe Reflected in a Boyhood Diary / Leiden, Boston, Brill, 2009.
- Dekker R.M. Jacques Presser’s Heritage. Egodocuments in the Study of History / Memoria y Civilización. Anuario de Historia No 5, 2002.
- Ego-Dokumente. Annäherung an den Menschen in der Geschichte / Hg. Winfried Schulze (= Selbstzeugnisse der Neuzeit 2). Berlin, 1996.
- Janet P. L'evolution de la memoire et de la notion du temps. Paris, 1928. (цит. по Федунина Н.Ю. Проблема памяти в трудах П. Жане / Ученые записки кафедры общей психологии МГУ ‒ Под ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева, М.: МГУ, 2002).
- Janet P. L'intelligence avant le langage. Paris, 1936. (цит. по Федунина Н.Ю. Проблема памяти в трудах П. Жане / Ученые записки кафедры общей психологии МГУ ‒ Под ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева, М.: МГУ, 2002).
- Salaman E.A. A collection of moments: A study of involuntary memories. / New York: St. Martin’s Press, 1970.
- Shazia Akhtar, Lucy V. Justice, Catriona M. Morrison, Martin A. Conway Fictional First Memories / Psychological Science, University of London, 2018.
Orlova Oxana
gestalt-therapist, supervisor High School of Gestalt Moscow, Russia
Abstract: This article examines the phenomenon of autobiography ‒ how biographical material affects the formation of the author's personality and, conversely, how a person describing its life affects the quality of its own memories. The correlation of the history of the origin of the autobiographical narrative genre with the origin of the subject is considered. Concepts as "author" and "hero" are studied. What is an event in an autobiographical context? How, when and why do people refer to the description of their memories? We describe the creation of an autobiography from the point of view of Gestalt approach ‒ how the autobiography is presented in psychotherapy and what functions it performs.
Keywords: autobiography, contact, subject, event, memory, identity.