Думая о Сабине Шпильрейн, я осознаю, как трудно мне удержать в голове её образ. Он будто рассыпается на части . Я скорее сосредоточена на её различных идентичностях или социальных ролях. Мне легче размышлять о Сабине – пациентке, ученице, анализандке, наконец, аналитике, организаторе приюта . Как будто я способна охватить мысленно только одну её грань.
Я задаюсь вопросом, почему так, что со мной. Это привычный самоанализ аналитика, работающего с пациентом. Но ведь Сабина не пациентка , однако, похоже, что буря её чувств доносится эхом сквозь годы, вопреки её смерти, вызывая сложный многоголосый отклик. Аналитик сталкиваясь с подобным откликом, переживая собственное расщепление и фрагментацию во время психотерапевтической работы, понимает, как сильно травмирован пациент. Это его, пациента, расщеплённость уловил аналитик, эмпатически слушая.
Отвергающие холодные или гиперопекающие родители, грубо нарушающие границы ребёнка, тем более применяющие насилие, наносят удар по формирующемуся Я, повреждая его, лишая чувства целостности и непрерывности. Чувства не осознаются, превращаются (конвертируются) в телесный или поведенческий симптом. Расщепление внутри приводит к расщеплению снаружи. Пациент видит в себе то грандиозное, то отвратительное. Окружающие бессознательно улавливают эти сигналы и присоединяются к лагерю обвинителей или защитников. Цви Лотан, американский аналитик присоединился к защитникам, так и назвав свою работу « В защиту Сабины Ш». Дискутанты обвиняют друг друга, иногда цитируют, безжалостно утрачивая контекст. Темы болезни и любви Сабины становятся то её щитом, то мечом. Сабина–жертва или Сабина–манипулятор.
Примерно такое же расщепление мы наблюдаем сейчас при обсуждении темы насилия, сексуального и физического. Жертву обвиняют, преступник объявляется жертвой. Всё спутано. И это отражает ту спутанность, в которой пребывает жертва насилия, испытывающая боль унижения и боль самообвинения. Надо сказать, что травматический опыт имеет обыкновение вновь и вновь воспроизводиться, выискивая насильника внутри и вовне, поскольку это – единственный опыт отношений, полученный в детстве. Жертвы насилия ранят себя всеми возможными способами, буквально или косвенно, например, вступая в болезненные отношения.
По тому, как тяжело болела Сабина, можно догадываться, сколько боли она перенесла в детстве. По тому, как она изменилась и совершенно избавилась от тяжёлых расстройств, можно делать вывод, насколько успешен был её анализ. Однако травма, даже ослабевая, даёт о себе знать, уже в других, более безопасных формах. Если раньше Сабина наносила себе порезы, отказывалась от еды, переносила припадки, испытывала галлюцинации, устраивала скандалы, становясь невыносимой для всех, кроме доктора Юнга, то в дальнейшем даже после смерти она подвергалась эмоциональным перепадам.
Её защитники тоже испытывали на себе расщепление. Нам всем оно знакомо. Так бывает, когда мы влюблены, видим в избраннике только хорошее и невольно игнорируем разрушительное. Мне самой больше хочется думать о творчестве Сабины, чем её безумии. Как будто её деструктивная часть тут же разрушит продуктивную. Но ведь это сосем не то, чего она бы хотела. В своём завещании она сама разделяет-расщепляет себя, почему, вряд ли мы узнаем, в этом есть её личный смысл. Однако, голову, как самое ценное, вручает доктору Юнгу.
Я думаю, что это глубоко символично. Голова, приносящая ей столько страданий, раздираемая невыносимыми противоречивыми чувствами и мыслями, становится понимающей, ясной и плодотворной. Интересно, что интерпретации этого дара, его понимание может быть абсолютно полярным. Например, мой коллега-аналитик нашёл это завещание «уж слишком вычурным и цветистым». Вечная беда пациентов с истерией, они всегда воспринимаются так: «слишком». Но кто же спорит? И Сабине было слишком: слишком больно, слишком невыносимо терпеть в себе, то чего не понимаешь, слишком влекло к смерти. Но невероятная сила любви буквально принуждала выжить. Иногда приходится слышать упрёки пациентов «вы этой боли не испытывали и не знаете». Да, не всё можно испытать. Аналитик учится эмпатии, сопереживанию и пониманию. Сабина Шпильрейн как раз испытала и вышла из смертельной битвы с внутренними убийственными силами, живой и животворящей. И тут следует упомянуть Юнга, который отважился лечить тяжелую пациентку новым методом. Любая помощь действенна, когда один человек предоставляет другому собственный ресурс.
Я задаюсь вопросом, почему так, что со мной. Это привычный самоанализ аналитика, работающего с пациентом. Но ведь Сабина не пациентка , однако, похоже, что буря её чувств доносится эхом сквозь годы, вопреки её смерти, вызывая сложный многоголосый отклик. Аналитик сталкиваясь с подобным откликом, переживая собственное расщепление и фрагментацию во время психотерапевтической работы, понимает, как сильно травмирован пациент. Это его, пациента, расщеплённость уловил аналитик, эмпатически слушая.
Отвергающие холодные или гиперопекающие родители, грубо нарушающие границы ребёнка, тем более применяющие насилие, наносят удар по формирующемуся Я, повреждая его, лишая чувства целостности и непрерывности. Чувства не осознаются, превращаются (конвертируются) в телесный или поведенческий симптом. Расщепление внутри приводит к расщеплению снаружи. Пациент видит в себе то грандиозное, то отвратительное. Окружающие бессознательно улавливают эти сигналы и присоединяются к лагерю обвинителей или защитников. Цви Лотан, американский аналитик присоединился к защитникам, так и назвав свою работу « В защиту Сабины Ш». Дискутанты обвиняют друг друга, иногда цитируют, безжалостно утрачивая контекст. Темы болезни и любви Сабины становятся то её щитом, то мечом. Сабина–жертва или Сабина–манипулятор.
Примерно такое же расщепление мы наблюдаем сейчас при обсуждении темы насилия, сексуального и физического. Жертву обвиняют, преступник объявляется жертвой. Всё спутано. И это отражает ту спутанность, в которой пребывает жертва насилия, испытывающая боль унижения и боль самообвинения. Надо сказать, что травматический опыт имеет обыкновение вновь и вновь воспроизводиться, выискивая насильника внутри и вовне, поскольку это – единственный опыт отношений, полученный в детстве. Жертвы насилия ранят себя всеми возможными способами, буквально или косвенно, например, вступая в болезненные отношения.
По тому, как тяжело болела Сабина, можно догадываться, сколько боли она перенесла в детстве. По тому, как она изменилась и совершенно избавилась от тяжёлых расстройств, можно делать вывод, насколько успешен был её анализ. Однако травма, даже ослабевая, даёт о себе знать, уже в других, более безопасных формах. Если раньше Сабина наносила себе порезы, отказывалась от еды, переносила припадки, испытывала галлюцинации, устраивала скандалы, становясь невыносимой для всех, кроме доктора Юнга, то в дальнейшем даже после смерти она подвергалась эмоциональным перепадам.
Её защитники тоже испытывали на себе расщепление. Нам всем оно знакомо. Так бывает, когда мы влюблены, видим в избраннике только хорошее и невольно игнорируем разрушительное. Мне самой больше хочется думать о творчестве Сабины, чем её безумии. Как будто её деструктивная часть тут же разрушит продуктивную. Но ведь это сосем не то, чего она бы хотела. В своём завещании она сама разделяет-расщепляет себя, почему, вряд ли мы узнаем, в этом есть её личный смысл. Однако, голову, как самое ценное, вручает доктору Юнгу.
Я думаю, что это глубоко символично. Голова, приносящая ей столько страданий, раздираемая невыносимыми противоречивыми чувствами и мыслями, становится понимающей, ясной и плодотворной. Интересно, что интерпретации этого дара, его понимание может быть абсолютно полярным. Например, мой коллега-аналитик нашёл это завещание «уж слишком вычурным и цветистым». Вечная беда пациентов с истерией, они всегда воспринимаются так: «слишком». Но кто же спорит? И Сабине было слишком: слишком больно, слишком невыносимо терпеть в себе, то чего не понимаешь, слишком влекло к смерти. Но невероятная сила любви буквально принуждала выжить. Иногда приходится слышать упрёки пациентов «вы этой боли не испытывали и не знаете». Да, не всё можно испытать. Аналитик учится эмпатии, сопереживанию и пониманию. Сабина Шпильрейн как раз испытала и вышла из смертельной битвы с внутренними убийственными силами, живой и животворящей. И тут следует упомянуть Юнга, который отважился лечить тяжелую пациентку новым методом. Любая помощь действенна, когда один человек предоставляет другому собственный ресурс.
Её главный труд назван «Деструкция как причина становления». Мне кажется, здесь несколько смыслов. Деструкцию, диалектически противостоящую созиданию, можно отрицать, признавая только идеализированную часть себя, затрачивая психическую энергию на поддержание идеального образа Я и контроль отрицаемого Я. Но можно преобразовать разрушительные порывы, сделав их «мирным атомом» . В другом ракурсе деструкция становится единственным способом для становления, когда речь идёт разрушении непригодных защит. В случае Сабины конверсии, приступы ярости, галлюцинации воображения давали возможность пережить психическую боль, но мешали развитию.
Отказ от привычных защит есть путь к становлению, но это самый болезненный период в анализе. Пациент испытывает страх остаться голым и выставленным, как говорил Иосиф Бродский, «на экзистенциальный холод». Окончив анализ с Юнгом и продолжив его в своей голове и в письмах Юнгу, Сабина обрела други, более зрелые и здоровые защиты. Она и вполне конкретно защитилась, то есть написала диссертацию и заняла место в обществе мужчин, как бы обнаружив в себе мужскую часть( Юнг называл это Анимус), то есть способность мыслить, анализировать и производить.
Кроме того, основной защитой стала самая зрелая из них – сублимация. Я думаю, что заботясь о детях, своих и детях приюта, Сабина как будто реконструировала свой неудачный опыт детско-родительских отношений и сделала его хорошим. Тоже можно сказать и о её творчестве и практической работе с пациентками. Пережив многое, осознав свой травматический опыт, Сабина смогла привлечь его на помощь другим девушкам и женщинам.
И по-моему Сабинина мечта сбылась, она произвела на свет своего Зигфрида. Ведь этот образ, казавшийся грёзой, даже одержимостью, становится символом, то есть неотъемлемой частью психоанализа. Зигфрид в песне о Нибелунгах – сын Зигмунда. Так причудливо сплелись в воображении Сабины Зигмунд и Зигфрид, Юнг и Фрейд, отец, сын и сама Сабина. Она так и пишет не без иронии, что иногда видит Юнга мужем, а иногда сыном и тогда получается, что доктор Фрейд – её муж. В то время, как назревал разрыв и война между отцом и сыном психоанализа, где сын нападал на отца, стремясь занять его место, Сабина стремилась к соединению, целостности.
Одно из толкований фигуры Зигфрида говорит, что это борец с тьмой, в другом варианте Зигфрид становится между светом и тьмой, как бы удерживая их равновесие. Сабина обрела Зигфрида, обнаружив противостояние света и тьмы внутри себя, приняв, интегрировав их. Осознав это вслед за ней, можно увидеть и удержать в голове образ Сабины. И тогда слова её завещания становятся пронзительными.
«Я тоже была человеком». Давайте зададим себе простой вопрос «Кто я? » и прислушаемся, что прозвучит внутри вас. Обычно первыми возникают в сознании социальные роли, например, я – мама, я –дочь, врач и тд. Само слово человек звучит или пафосно или невнятно. Но ведь это основное экзистенциальное переживание, данное нам, невероятное и болезненное. Если вот так осознать свою ценность и целостность, то, кажется, уже нечего бояться. Во мне слова Сабины отзываются именно так. Однако, в размышлениях моих остается чувство незавершённости. Как и многие интересующиеся судьбой Сабины Шпильрейн, я вижу, что в фокусе внимания оказываются основные темы: болезнь, любовь и творчество. Первые две темы являются полем для конфликтов, хотя спорить не о чем. Не имеет значения, чем болен пациент, важно, каков его ресурс и воля к исцелению. Что касается отношений аналитика и анализанда, этический кодекс возлагает ответственность за нарушение границ на специалиста.
В завершение хочу пожелать вам, дорогие гости, подойти сегодня к Сабине Шпильрейн, как говорил английский аналитик Бион «без памяти и без желания». Он не хотел сказать, что не помнил пациента, но призывал отбросить все ожидания, все сформировавшиеся представления о пациенте и слушать его с чистого листа, открытым сердцем. Если получится, то вы услышите, как отзовётся внутри вас голос Сабины, живой голос со страниц её дневников и вы сможете посмотреть в её прекрасные глаза, минуя рамки чудесных картин художника Николая Полюшенко, с такой любовью создавшего её образ.
Отказ от привычных защит есть путь к становлению, но это самый болезненный период в анализе. Пациент испытывает страх остаться голым и выставленным, как говорил Иосиф Бродский, «на экзистенциальный холод». Окончив анализ с Юнгом и продолжив его в своей голове и в письмах Юнгу, Сабина обрела други, более зрелые и здоровые защиты. Она и вполне конкретно защитилась, то есть написала диссертацию и заняла место в обществе мужчин, как бы обнаружив в себе мужскую часть( Юнг называл это Анимус), то есть способность мыслить, анализировать и производить.
Кроме того, основной защитой стала самая зрелая из них – сублимация. Я думаю, что заботясь о детях, своих и детях приюта, Сабина как будто реконструировала свой неудачный опыт детско-родительских отношений и сделала его хорошим. Тоже можно сказать и о её творчестве и практической работе с пациентками. Пережив многое, осознав свой травматический опыт, Сабина смогла привлечь его на помощь другим девушкам и женщинам.
И по-моему Сабинина мечта сбылась, она произвела на свет своего Зигфрида. Ведь этот образ, казавшийся грёзой, даже одержимостью, становится символом, то есть неотъемлемой частью психоанализа. Зигфрид в песне о Нибелунгах – сын Зигмунда. Так причудливо сплелись в воображении Сабины Зигмунд и Зигфрид, Юнг и Фрейд, отец, сын и сама Сабина. Она так и пишет не без иронии, что иногда видит Юнга мужем, а иногда сыном и тогда получается, что доктор Фрейд – её муж. В то время, как назревал разрыв и война между отцом и сыном психоанализа, где сын нападал на отца, стремясь занять его место, Сабина стремилась к соединению, целостности.
Одно из толкований фигуры Зигфрида говорит, что это борец с тьмой, в другом варианте Зигфрид становится между светом и тьмой, как бы удерживая их равновесие. Сабина обрела Зигфрида, обнаружив противостояние света и тьмы внутри себя, приняв, интегрировав их. Осознав это вслед за ней, можно увидеть и удержать в голове образ Сабины. И тогда слова её завещания становятся пронзительными.
«Я тоже была человеком». Давайте зададим себе простой вопрос «Кто я? » и прислушаемся, что прозвучит внутри вас. Обычно первыми возникают в сознании социальные роли, например, я – мама, я –дочь, врач и тд. Само слово человек звучит или пафосно или невнятно. Но ведь это основное экзистенциальное переживание, данное нам, невероятное и болезненное. Если вот так осознать свою ценность и целостность, то, кажется, уже нечего бояться. Во мне слова Сабины отзываются именно так. Однако, в размышлениях моих остается чувство незавершённости. Как и многие интересующиеся судьбой Сабины Шпильрейн, я вижу, что в фокусе внимания оказываются основные темы: болезнь, любовь и творчество. Первые две темы являются полем для конфликтов, хотя спорить не о чем. Не имеет значения, чем болен пациент, важно, каков его ресурс и воля к исцелению. Что касается отношений аналитика и анализанда, этический кодекс возлагает ответственность за нарушение границ на специалиста.
В завершение хочу пожелать вам, дорогие гости, подойти сегодня к Сабине Шпильрейн, как говорил английский аналитик Бион «без памяти и без желания». Он не хотел сказать, что не помнил пациента, но призывал отбросить все ожидания, все сформировавшиеся представления о пациенте и слушать его с чистого листа, открытым сердцем. Если получится, то вы услышите, как отзовётся внутри вас голос Сабины, живой голос со страниц её дневников и вы сможете посмотреть в её прекрасные глаза, минуя рамки чудесных картин художника Николая Полюшенко, с такой любовью создавшего её образ.